В учебнике по беларуской литературе для 10-го класса рядом с фотографией Купалы написано, что это Колас, в названиях поэмы «Новая зямля» и романа «На ростанях» есть ошибки, также Коласу приписана поэма Купалы «Курган»... Как так?
Учебник по беларуской литературе для 10-го класса (2020). На фото – Янка Купала, а в справке – о Якубе Коласе. Это задание «Найди ошибку на карточке»: авторы учебника специально перепутали фото Купалы и Коласа, а также специально сделали массу фактологических, орфографических и пунктуационных ошибок.
Это задание из серии «найди ошибку». Но почему их можно перепутать? Глубинная причина в том, что власть долгое время заставляла Коласа и Купалу любить эту самую власть. В результате рождались невыразительные стихи – и такими же невыразительными казались читателям сами поэты. Даже разница между ними начала стираться, в том числе у тех, кто составляет учебники. Тем временем Купала и Колас не хотели быть «советскими» и сопротивлялись, сколько могли.
У вас не сложилось впечатления, что на уроках истории в школе нам рассказывают не всё? В рубрике «Наша ўсё» мы обновляем школьные знания, а также предоставляем дополнительную информацию, подробности и основные моменты.
ВАЖНО: наши тексты можно (и нужно!) использовать при подготовке тезисов и докладов.
ВАЖНА 2: гэты тэкст можна прачытаць і па-беларуску.
Янка Купала и Якуб Колас принадлежали к поколению, на глазах которого случилось чудо. Беларусы, которые в Российской империи были угнетенной бесправной массой, за какие-то 15 лет выпрямились и стали народом, достойным национального государства: со своей литературой, прессой, театром, учеными и политическими лидерами. И сами Колас с Купалой приложили много усилий, чтобы это произошло.
Купала и Колас всю жизнь прошли рядом, но были очень разные как в творчестве, так и по характерам. И иногда друг друга здорово раздражали.
В марте 1918 года в Минске была провозглашена независимая Беларуская Народная Республика. Но затем пришли российские большевики, разогнали Всебеларуский съезд, который должен был сформировать правительство. Началась волна оккупаций: один захватчик сменял другого, пока не установилась управляемая из Москвы беларуская советская власть, – и оба поэта, как только могли, дистанцировались от нее.
В советских учебниках изучались их произведения с прославлением коммунистов. Насколько искренними были Купала и Колас?
Колас писал «Новую зямлю», когда ему нужна была психологическая терапия
Несоветскость поэмы Коласа «Новая зямля» всегда бросалась в глаза. Главная мечта героев – купить землю, завести собственное хозяйство, чтобы никому не кланяться. Это не совпадает с идеей коллективизации.
Для Коласа написание этой поэмы было психологической терапией – реакцией на изоляцию, заключение в той или иной форме, заметили критики. Он начал писать ее в минской тюрьме в 1908–1911 годах, где сидел за организацию съезда беларуских учителей.
Минский тюремный замок «Володарка», где сидел еще Якуб Колас, перестала использоваться по назначению только в прошлом году.
Освободившись, он забросил поэму. Вернулся к ней после революции, когда оказался в России, под Курском, оторванный от Беларуси:
Далёка я ад межаў родных
Сярод людзей, душой халодных
І сэрцам чэрствых. Я гадаю,
Я родны край успамінаю…
Эти строки ему в 1936 году припомнили советские критики, обвинив в «буржуазном национализме» и нелюбви к русским.
Над «Новай зямлёй» смеялись поэты-молодняковцы 1920-х, говорили, что ее нужно поставить на этнографическую полку рядом с Шеиным и Федоровским. А Колас сумел написать универсальную вещь, понятную всем беларусам от Белостока до Смоленска (Иван Шамякин вспоминал, как поэму цитировали лесники из Кормы).
«Новая зямля» полвека – пока жили поколения, которые понимали показанный в ней быт, – объединяла всех беларусов. «Мой родной кут, як ты мне мілы» – учили во всех беларуских школах. И это была самая большая диверсия Коласа против советской власти.
Идеи поэмы не устарели: собственная земля – символ собственной отчизны, независимости. И некоторые эмоции героев будут близки сегодняшнему поколению – например, усталость от засилья разных начальников:
Пакуль што досыць аб панох:
Яны прыеліся, дальбог!
Яны без сэрца і сляпыя,
І ўсе заходы іх пустыя,
І пусты іх усе імкненні
Назад ход часаў павярнуць
І дзіркі палкамі заткнуць,
І перарваць жывыя звенні,
Якіх вякі не перарвалі
У гістарычным перавале.
Ім цёмна, нема кніга лёсу,
Яны не бачаць далей носу
І рубяжоў свае пасады…
А ну іх к ліху! ну іх к ляду!
Из поэмы «Сымон-музыка» цензура тотально вырезала слово на букву «м»
А поэма Коласа «Сымон-музыка» вообще была запрещена на 20 лет, потому что в главном отрицательном герое большевики узнали себя.
Поэма печаталась в 1921 году в минской газете «Вольная Беларусь». И лучшие литературные критики того времени Адам Бабареко и Антон Адамович (одного замучили в 1938-м, второй уехал в эмиграцию в США) соглашались, что в образе главного героя, Сымона, показан беларуский поэт-возрожденец, в образе его возлюбленной Ганны – «молодая Беларусь» (это был популярный в те времена образ – помните, у Купалы: «Занімай, Беларусь маладая мая, свой пачэсны пасад між народамі»).
Якуб Колас в 1921-м.
К Ганне подбивает клинья и ее сосед Доминик, «жох, што сябе занадта мерыў і меў рызыкі на трох». Когда Ганна отказывает, Доминик пытается взять ее силой. Сочетание обстоятельств мешает насильнику, но после того случая «не ўздужала дзеўка жыць».
Антон Адамович так понимает идею поэмы: большевики не смогли сделать Беларусь своей, но тяжело искалечили. И она заснула на время «лихолетия». Но продолжение будет – «круг не скончыў свой Сымон».
Критик считал, что Колас даже специально выбрал имя Доминик, чтобы рифмовалось с «большевик». А жох – это обманщик. В «Вольнай Беларусі», к которой Колас был близок в начале 1920-х (ее издавал дядя поэта Язеп Лёсик), большевиков часто называли мошенниками, авантюристами. А сам Колас писал о них в стихах как о «нечистой силе», которая «водит в поле» освобожденный революцией народ. В стихотворении «Беларускаму люду» он назвал большевиков и поляков, которые разделили Беларусь на Западную и Восточную, «чужаніцы, цёмных дарог махляры».
В жестких эпитетах поэмы проявлялась эмоциональная реакция беларуского патриота на то, что сделали с его страной. Поэтому «Сымона-музыку» сильно цензурировали. Из произведения исчезло слово «москаль» – для этого вырезались целые строфы. Или оно заменялось: вместо «лях ліхі, маскаль паганы» появлялось «пан пышлівы, надзіманы», вместо «ні пан, ні хам» (последнее – в значении «большевик») цензоры писали «ні ксёндз, ні пан»:
Родны край! ты разарваны,
І на захад ад мяжы
Пан пыхлівы, надзіманы
Моцна сцягвае гужы…
…Ды ні ксёндз, ні пан не верне
Плынь гісторыі назад!
Цензурными правками была исковеркана мысль автора, поэма приобрела «перекос» в антипольскую сторону.
Исчезла и фраза «І чаму я марна трачу між чужынцаў дні свае» – любой намек на то, что большевики для беларуса чужаки, вычеркивался.
Тотально убирали и упоминания о Боге. Исчез монолог Сымона на 114 строк «Радасць Божую, светы, пазнайце», который современники называли жемчужиной не только поэмы, но и всей беларуской поэзии.
А строки «І любіў ён адзіноту, бо так лепей было жыць» изначально звучали как «І любіў ён адзіноту, бо ў гурце кепска жыць». Изменили, вероятно, потому что не совпадало с советской идеей коллективизма.
И все же эту поэму, даже в искореженном виде, беларуские критики по обе стороны советской границы единогласно называли наилучшей в творчестве Коласа. И все равно рецензенты-доносчики Лукаш Бендэ и Айзик Кучер написали на Коласа пасквиль – за то, что «превозносил роль интеллигента-возрожденца». Поэму запретили, прекратили изучать в школах. Переиздать ее удалось только через 21 год, когда и самих гонителей разогнали и расстреляли.
В 1930-е поэма была запрещена, а теперь памятник Сымону и Ганне стоит в центре Минска.
Хрестоматийную трилогию Коласа «На ростанях» критиковали за то же самое – мол, приписывает «националистической интеллигенции миссионерскую роль возрождения страны». (А эта роль, безусловно, должна была принадлежать присланному из России пролетарию-большевику.)
Антисоветские стихи Коласа печатали с другой датой, чтобы казалось, что они написаны в царские времена
Беларуские коммунисты постоянно пытались перетянуть Коласа на свою сторону. Его стихи начали появляться в беларуской пробольшевистской газете «Дзянніца», которую издавал писатель и чиновник Тишка Гартный (в 1919 году он был первым руководителем БССР – а в 1937 году сошел с ума в могилевской тюрьме).
Писатель Тишка Гартный, он же чиновник Дмитрий Жилунович.
Первая беларуская большевистская газета «Дзянніца».
«Влез, как лисица в солодуху» – так в письме к Язепу Лёсику охарактеризовал это сотрудничество Колас. Но и в «Дзянніцы» поэт оставался собой. Как совет Гартному-Жилуновичу звучит стихотворение «Не проси…»:
Не масціся к сільным, дружа,
Змейкаю-бярозкай,
Бо ня выйдзеш век з-пад гужа,
Згубіш вобраз Боскі.
І ў людзей ты гонар страціш,
Усе цябе зракуцца.
Лепш зламацца вольным, браце,
Чым цярпець і гнуцца.
Позже стихотворение печаталось под заголовком «Будзь цвёрдым», и «сломаться» в нем заменили на «сражаться». Изменили и год написания (на 1912-й). Это выглядело как попытка «замести следы», отмечает Адамович.
Достаточно изменить год – и выйдет, что стих критикует не сегодняшние порядки, а прежние, царские.
Так, стихотворение Коласа «Дай зірну…», написанное в декабре 1919 года, после создания советской Беларуси, в сборниках сталинских времен было перенесено в 1909 год:
Дай зірну ў сваё ваконца –
Снег і снег вакол, зіма.
І нейк цесна, як ў палонцы,
Ўсё цяжэй звісае цьма…
«Колас установление пролетарской диктатуры в Беларуси воспринимает как замену одного угнетателя другим», – писал критик Лукаш Бендэ, по доносам которого посадили и расстреляли многих писателей. Поводом стал стих «Родныя малюнкі»:
Кавалі другія –
а ланцуг той самы.
Песні ўсе старыя
Неаджытай гамы…
Лукаш Бендэ (слева) с женой и поэтом Изи Хариком на отдыхе. Изи Харик был расстрелян в 1937-м.
Колас вернулся в БССР в 1921 году. Стихотворение «Цені-страхі» отражает то, что он почувствовал в стране, – запуганность и молчание:
Я іду, гляджу і – дзіва:
Ці раней таго не бачыў?
Ўсюды стала нейк тужліва
І трывожна-баязліва!
Змену гэту я зазначыў.
…
(Лес, папары і загоны
Твар выразны свой хаваюць.
Дзесь далёка стогнуць звоны,
Дзесь у лесе плач шалёны –
Совы дзень свой зачынаюць.)
В последний день жизни Колас поехал в Куропаты?
После 1926 года, когда Колас получил звание Народного писателя и пожизненную пенсию, он не так явно выражал протест. К тому же это становилось очень опасно. В начале 1930-х минское ГПУ сфабриковало политическое дело «Союза освобождения Беларуси», по которому посадили, выслали, расстреляли 86 деятелей науки и культуры. Вызывали на допросы и Коласа, у него дома проводили обыски.
Художник Евгений Тихонович рассказывал, что обыском у Коласа руководил Виталий Зейдель-Вольский. «Вольский резал бритвой подушки, и Колас спрашивал: “Чего ж ты ищешь, Виталька?” – “Я тебе не Виталька!” – ответил тот».
Виталий Вольский, дед Лявона Вольского, в тот период был директором Института литературы и искусства Академии наук.
После страшных репрессий 1937 года в Беларуси осталась всего несколько нерасстрелянных и непосаженных писателей. А до того были десятки.
Почему Колас не следовал своей собственной концепции «лепш зламацца вольным, чым цярпець і гнуцца»? Он не был трусом. А ГПУ только и ждало, чтобы фигура такого масштаба где-то «подставилась». Но Колас понимал, что беларуская культура в советской Беларуси не будет объявлена целиком «нацдемовской» и уничтожена, пока он жив и не в опале. И дети в школе читали сначала «мой родный кут, як ты мне мілы», а потом уже «начинается земля, как известно, от Кремля».
В последний день жизни Колас поехал в Куропаты. На это намекает исследователь Степан Александрович в книге «Крыжавыя дарогі» (1985). Оцените кинематографичность этой сцены:
«После завтрака 13 августа 1956 года Константин Михайлович попросил шофера отвезти его в лес. Проехали они по Московской трассе и свернули налево, где на холме стояли высокие сосны, а чуть ниже видны были группки крепких берез.
Сначала он немного побродил: не спрятались ли где в зеленом мху или под кустом боровики. А потом присел на пень. Солнце светило еще по-летнему, но перегонами налетал холодный ветер, и он был вынужден искать укрытие в ложбине у берез. Прилег на сухую кочку и теперь только увидел рядом с тремя березами большой муравейник… Долго сидел он, наблюдая за суетой муравьев, отключившись от всего, что происходило вокруг. Потом молча встал, походил вокруг муравейника и берез, сел в машину и вернулся домой. С трудом поднялся в свою рабочую комнату, перекусил, и вдруг стало плохо.
В тринадцать часов двадцать минут его сердце перестало биться…»
За что ручной сталинский писака критиковал Купалу?
«Изменил поэт народу, Заплясал панам в угоду. Янки посвист соловьиный Превратился в шип змеиный – Да, в змеиный! Да, в змеиный!» – такой рифмованный донос на Янку Купалу в 1919 году написал Демьян Бедный. Ни до того, ни после придворный кремлевский сатирик беларуской поэзией не интересовался. Причиной стала публикация в газете «Рунь», издававшейся в занятом поляками Минске, стихотворения Купалы «Паўстань…». В том же номере была информация о приезде в Минск Пилсудского.
Пилсудский в Минске.
И Купалу обвиняли в том, что он написал ему оду:
Паўстань з народу нашага, ваяк, І волатам на Юр’евым кані Народ аграблены – бы з торб жабрак За Бацькаўшчыну павядзі ў агні!
В позднейших советских изданиях писали «на вогненным кані», так как святой Юрий ассоциировался со всадником на древнем гербе ВКЛ… Замечаешь: где только в стихах классика попадется что-то фальшивое, недотянутое – обязательно это будет цензурная правка.
«15 лет назад о независимости и подумать было опасно, а сегодня наши более сильные соседи сами говорят с нами как с народом, который заслужил эту независимость по человеческому и божьему праву», – говорил Купала, выступая на вечере по случаю 15-летия своей творческой деятельности в 1920 году.
Тогда был короткий момент подъема: и Ленин, и Пилсудский могли согласиться на создание беларуского государства, пускай себе и «буферного». Но успешное наступление большевиков завершило эти разговоры.
Если Колас и Купала писали о природе, за этим скрывался подвох
Купала также долго не принимал советскую власть, хотя в 1920-е годы руководители БССР пытались сочетать большевистскую политику с поддержкой национальной культуры. Купала даже, переведя с французского «Интернационал» по заказу национал-коммунистов, долго не позволял подписывать, кто переводчик.
Антон Адамович отмечал, что в беларуской поэзии, в отличие от русской, не было чистой пейзажной лирики. Если Купала или Колас описывали природное явление, за этим обязательно скрывался подвох.
Купала в 1921 году.
В том же 1921 году, когда Колас написал «Цені-страхі», Купала написал стихотворение «Мароз»:
…Як пухам, сняжком пасыпаю
І хвою, і ёлку, і клён;
Хто ў госці ка мне забярэцца,
Тулю тых, галублю іх сон.
І казкі шапчу ім аб шчасці,
І цемру зганяю з вачэй…
Хадзіце, хадзіце к Марозу!
Хадзіце ў госці хутчэй!
Бдительный Бендэ заподозрил, что в образе мороза поэт показал «пролетарскую диктатуру».
«Купала, как и другие беларуские националисты, в своих стихах пытается показать, что в России и в результате социалистической революции ничего не изменилось, что осталась царская Москва, угнетатель и душитель национальностей», – отмечал Бэндэ в юбилейной статье «Творчы шлях Янкі Купалы».
Строки из стихотворения «Наша гаспадарка», к которым придрался Бендэ, в самом первом варианте звучали так:
Чужы і свой хлеб станавіцца жорсткім комам
І душыць кліч: ці доўга будзе нам заломам
Варшава панская і рабская Масква.
Москва была «рабская», а не «царская». И действительно, произведение написано в 1918 году, ни о каком царе речи быть не могло. А «рабами», «хамами» тогда часто называли большевиков.
Как Купала шифровал стихи советского времени
Даже после 1925 года, получив звание Народного поэта, Купала пытался шифровать в стихах свои настоящие мысли. В 1926 году он написал большое стихотворение «Царскія дары» – о том, как московский царь «раздавал» народам их земли, а взамен за такую милость забирал все богатства тех земель, а также детей в свое войско. Несмотря на пометку «(Из прошлого)», речь идет о СССР. Ведь российский царь, в отличие от Сталина, не пытался создавать видимость, что у покоренных народов есть национальные права.
На коллективизацию поэт откликнулся стихотворением «Сыходзіш, вёска, з яснай явы». Стихотворение вроде бы мажорное, в поддержку, но поэт не смог скрыть свою грусть:
Як сон маркотны, нежаданы,
Сыходзіш, вёска, з яснай явы,
А твой народ вернападданы
Імкнецца, скінуўшы кайданы,
Да новай долі, новай славы…
Современники обращали внимание на необычную 5-строчную строфу. Купала в частной беседе говорил, что «когда-то написал на такой лад одно стихотворение, и теперь оно мне припомнилось». В поэзии Купалы такое стихотворение нашлось только одно – «У ночным царстве», написанное в период жестоких репрессий после революции 1905 года:
Скрыпяць трухляцінай асіны,
Над курганамі звяр’ё вые…
Гасцінцам, церневай пуцінай,
У ёрмах, скованы, скацінай
Ідуць нябожчыкі жывыя.
Интересно, что этот стих «припомнился» поэту в связи с коллективизацией.
Горецкий разорвал отношения с Купалой и Коласом, когда они не выступили против репрессий?
Тоталитарное давление усиливалось, начинались открытые репрессии против «нацдемов» – деятелей культуры. Купала должен был публично каяться за свои прежние стихи и пьесу «Тутэйшыя» – в ней была карикатурно изображена большевистская власть в Минске 1918 года.
Антон Адамович в своей работе «Супраціў саветызацыі ў беларускай літаратуры (1917–1957)» пишет, что в тот же время писатель Максим Горецкий обратился к Купале и Коласу с призывом написать письмо протеста и отказаться от звания Народных писателей. Колас сразу отказался участвовать в этом. Купала же загорелся, но жена убедила его передумать. Тогда Горецкий отправил им все их книги с автографами и разорвал отношения. Купала глубоко переживал это. И, видимо, поэтому перевел с польского поэму Браневского о кровавом разгроме Парижской коммуны – что также вызывало ассоциации с событиями в Беларуси начала 1930-х.
Когда фабриковалось дело «Союза освобождения Беларуси», во главу выдуманной организации ГПУ хотело поставить Купалу. Придя после допроса домой, он вонзил себе нож в живот. Но поэта удалось спасти – вызвали врача, потом отвезли Купалу в больницу. Художник Тихонович говорил, что возле больничной койки Купалы за ширмой сидел чекист.
После этого от Купалы немного отстали. Он участвовал в составлении письма «великому Сталину от беларуского народа». («Вряд ли он сильно старался, но и отказаться было невозможно», – говорила художница Вильгельмина Голубок, которая оформляла это письмо.) Написал «левковский цикл», просоветские поэмы «Безназоўнае», «Летапіснае» – последняя, как иронизировал Адамович, «растрогала даже сурового Бендэ». А в 1942 году Купала погиб, упав в лестничный проем гостиницы «Москва». Причины его гибели до сих пор неясны.
Вестибюль гостиницы «Москва», в которой погиб Купала.
Янку Купалу и Якуба Коласа было невозможно обмануть большевистской риторикой о равенстве и «праве наций на самоопределение». Они понимали, что советская Россия – это продолжение империи с такой же русификацией, угнетением и бесправием порабощенных народов.
